Что такое эмиграция? Это такое состояние, которое нужно пережить. Его невозможно объяснить. Также невозможно вольному человеку объяснить, что такое зона, а человеку, всю жизнь прожившему в деревне, невозможно объяснить, что такое город. Скажу больше. Если вы прожили вдали от Родины один год, вы не эмигрант, а так, залетная птичка. Вы еще нечего не поняли в этой эмигрантской жизни. Я прожила в Америке семь лет и, мне кажется, стала кое-что понимать.

Первый год я даже не способна была воспринимать свалившуюся на меня чужую жизнь. Глядя на подстриженные газоны и аккуратные домики, я с тоской вспоминала вольную траву и покосившийся забор. Я ходила по центру нашего города, то бишь - Даунтауну, после пяти часов вечера, когда все служащие из небоскребов-офисов разъехались по домам, и вспоминала «Земляничную поляну» Бергмана. Помните, как старик оказался в совершенно пустом городе? Правда, навстречу мне не выехала похоронная процессия,  а только лишь  бездомные медленно прохаживались со своими нагруженными всяким скарбом тележками.

Для них время остановилось, а для меня бежало с бешеной скоростью. Скоростные трассы, гул колес, свист проносящихся мимо автомобилей. И магазины, магазины, магазины. Я не способна была отличить один от другого. Все смешалось в одно яркое бесформенное пятно. Так же как и голоса американцев - в одно длинное непонятное слово.

Я шарахалась от в общем то мирных стариков-соседей, как от индейцев племени мумба-юмба, от которых не знаешь, чего ожидать.

А мой муж пичкал меня развлечениями и мясом...

Вся жизнь превратилась в одну сплошную карусель, которая закружила меня до тошноты. Я мечтала только о одном – выбраться из этой свистящей, улюлюкающей и сверкающей канители и, уткнувшись носом в подушку, спать, спасть, спать...

Во сне я разговаривала по-русски...

Я боялась набрать номер телефона и услышать голос сестры и мамы, которых я оставила. Бросила. Я боялась разреветься и напугать их. Я плакала тайком, чтобы не расстраивать мужа, который так хотел, чтобы я полюбила его Америку и была в ней счастлива. Я посылала домой фотографии, с которых смотрело мое улыбающееся и усталое лицо.

Потом бомбили сербов. Я ненавидела Америку. Я чувствовала себя предательницей. Тогда у меня еще были силы спорить с мужем о политике. Мы орали друг на друга как резаные. Я уходила из дома, хлопнув дверью и, оказавшись в чужом мире, возвращалась в дом. Муж крепко сжимал меня в своих объятиях и утешал: «Мы не можем изменить мир. Давай успокоимся, давай сохраним нашу маленькую семью». И я успокаивалась, и засыпала на его широкой груди, слушая тревожный стук его любящего сердца.

Потом был колледж, где я изучала новый, незнакомый мне по школе английский. И мои первые русские подружки. Мы делились друг с другом своим наболевшим, понятным и пережитым только нами. Больше никто в мире не мог нас понять.

Потом появилась Аня.  Как сейчас помню ее, выступившую из толпы студентов. Ее светлые волосы, голубые глаза и приветливую улыбку. Я сразу выбрала ее в свои лучшие подружки.

Сколько беззаботных дней мы провели вместе! Гуляя по молам, меряя тонны одежды, вырывая друг у друга какую-нибудь юбочку с распродажи за три доллара. Гоняясь друг за другом на наших новеньких автомобилях, теряясь и созваниваясь по сотовым телефонам.

Неторопливо прохаживаясь по берегу океана, погружая ноги в теплую соленую воду.

Так и вижу наши усталые, немного надменные лица в солнечных очках под соломенными шляпами. Неожиданно мы начинали безудержно смеяться над чем-то, понятными только нам двоим, и с визгом нырять в волны, выталкивающие нас на берег и ударяющие о песок.

И вот мы сидим на песке с мокрыми волосами, без косметики. Простые русские девочки, заброшенные неведомой рукой на берег Атлантического океана.

Потом начались поиски работы. Вежливые улыбки работодателей, которые провожали тебя до двери, прежде, чем ты успевала закончить слова приветствия. И, наконец, моя первая работа в магазине модной одежды. Я работала на складе, раскладывая одежду по ящикам и вытаскивая ее из ящиков. У меня появилась  американская подружка, которая рассказывала мне о своих приключениях с ее многочисленными бойфрендами. Моя жизнь была ей неинтересна.

Потом я работала в школе замещающим учителем. Два года как на минном поле...

Потом и кровью я зарабатывала опыт жизни в эмиграции. Ничто не ценится в Америке так, как опыт.

Теперь я точно могу сказать, что у меня есть опыт работы редактором электронного журнала для русских женщин, живущих за рубежом. На днях журналу исполнится пять лет. Но этот опыт – пустой звук для американских работодателей. Ну и пусть! Меня это не волнует! Меня понимают и ценят такие же интернотовские пчелки, как и я. Этого мне вполне достаточно.

Много чего еще было в моей эмигрантской жизни! Даже трудно как-то уложить все это в хронологические рамки! Одни события просто забылись или потеряли остроту первого восприятия, другие - уже невозможно было положить в копилку опыта. Это были судьбоносные вехи в моей жизни и жизни моих друзей. Болезнь сына Ани. Невыносимые страдания матери. Пронзительная боль от ощущения ее мучений и мучений маленького мальчика, стойко переносящего лечение химией.

Мысли о смерти. Моя операция. Мое пробуждение от наркоза. Обретение Бога.  А потом – Церкви.

Я не перестаю восхищаться теми американцами, которые, пройдя неведомыми путями через религиозное разнообразие и религиозные традиции их Родины, приняли Веру от нас, русских, имеющих совсем не славный облик в американских СМИ. Я трепетно наблюдаю как эти красивые люди свято чтут  православные традиции и как учат этому своих детей. Я в умилении смотрю на маленького американского мальчика двух лет, самозабвенно кланяющегося иконе - маленькому окошку в Рай. В молитвах на английском языке я слышу напевы Святой Руси.

И вот я сижу в своем американском доме, в окружении своей мамы и сестры и слушаю голосок в телефонной трубке, доносящийся до нас из далекой Латвии. Это трехлетняя внучатая племянница Ника. Она рассказывает нам про свои детские дела, поет песенки, читает стихи и пытается понять, что такое Америка и где она находится, и какого она цвета? Заботливо спрашивает у своей прабабушки: «Ты хорошо долетела? Ты с самолета не упала?» И настойчиво требует любви. «Ты меня любишь?» - спрашивает она у каждой из нас.

Эмиграция – это постоянная разлука, это раздвоенность. Это та прекрасная бабочка, которая глядит на меня с электронной обложки журнала. И мне не понятно, как девочка Ася, всю жизнь прожившая в Латвии, смогла уловить это настроение? Одно слово – художница!

Я уже не там, и я еще не здесь. В меня вошел английский язык как-то боком и не до конца. И больше не входит, как я не стараюсь. И не делается лучше. Так и сидит там внутри, неуклюжий и корявый. А русскому языку пришлось подвинуться и он сидит обиженный, теряя слова, как наше апельсиновое дерево - листья, когда мой муж пересадил его. «Эээ... как это будет по-русски?» - тяну я, вставляя в русскую речь американское словечко.

Эмиграция – это постоянная вина перед близкими за то, что ты их бросила. За то, что мой племянник прожил без меня столько лет. За то, что в случайной прохожей он долго еще видел облик своей американской тетки. Он стал взрослым мужчиной, отцом семейства. Он уже ничего не рассказывает о своем житье-бытье. «У нас все нормально», - как укор слушаю его голос в телефоне.

Эмиграция – это когда твои старые друзья уже не могут разделить с тобой тех переживаний, которые выпали на твою долю, а ты не можешь понять их  теперешней жизни. У вас нет общего настоящего, вас объединяет только прошлое.

Эмиграция – это, когда твой отец умирал без тебя и ты не могла сказать ему последнее «Прости!». Эмиграция – это когда ты не сидела у постели умирающей в Риге подруги Тани, не держала ее за руку, не попрощалась с ней, когда она уходила Туда.

Эмиграция – это постоянный поиск себя, своего места в этой жизни. Лихорадочная примерка «своей ниши», которая на поверку оказывается вовсе не твоей. Когда уныние сменяется надеждой, а на смену отчаянию приходит жажда деятельности и поиск нового угла, где тебе было бы уютно.

Эмиграция – это когда тебе мало одних новостей про Америку, когда ты в Америке, и тебе скучно от местечковых латвийских новостей, когда ты в Латвии. Эмиграция – это, когда находясь в Латвии, ты скучаешь по Америке, и находясь, в Америке, скучаешь по Латвии. Эмиграция – это мир, не похожий на те страны, между которыми ты болтаешься. В нем очень много ярких красок. Твой глаз привык к ним и уже не различает тихой пастели северной природы твоей Родины.

Эмиграция – это когда у тебя, наконец, появляются старые друзья в эмиграции. Тебе больше не нужны многолюдные шумные пати. Ты, наконец, чувствуешь себя уютно в твоей маленькой американо-русской компании.

И вот я слушаю споры моих русских подруг и наших американских мужей. Все разгорячены вином, все спорят о политике. Ох уж мне, эти бесконечные споры на тему Россия – Америка! Самое подходящее время учиться молчать...

Один из мужей пытается объяснить нам, что мы должны забыть Россию и стать полноценными американками. «Фил, мы любим Америку!» – говорю я ему, - «Верь мне, мы любим эту страну всем сердцем. Но мы не можем перестать чувствовать себя русскими. Такая беда...»

***

Я выхожу в свой сад, смотрю, как цветет лимон, как выбивается из земли росток огурца, как белка пытается запрыгнуть на кормушку для птиц. Вдыхаю аромат распускающейся розы. В первый раз за много лет, я, наконец, вижу всю эту красоту, ощущаю ее каждой клеточкой своего тела, впитываю каждой частичкой своей души. Здравствуй, Америка, мой дом!

Ольга Сапп, редактор Russian Women Magazine Апрель, 2006 г. Джексонвилл, Флорида

 

• < Читать предыдущую
• Читать следующую >